Кшиштоф Камиль Бачинский (Krzysztof Kamil Baczyński), пожалуй, самый известный из «поколения Колумбов», как с легкой руки ветерана Сопротивления и писателя Романа Братного (автора популярного романа «Колумбы, год рождения — 20-й») стали называть тех, кому в дни восстаний и партизанской войны было едва за двадцать.
Кшиштоф Бачинский, конец 30-х годов
Происхождения у Кшиштофа было самое «подходящее» для помпезной и романтичной предвоенной Польши: отец — из старинного дворянского рода, заметный политический деятель, а в довесок — писатель, литературный критик и просто состоятельный человек. Мать — видный педагог и, разумеется, тоже шляхетского рода. Словом, Кшиштоф был «из благородной польской католической семьи».
Казалось бы, перед родившимся 22 января 1921 г. в Варшаве Кшиштофом открывались самые широкие жизненные перспективы. Он учился в элитной государственной гимназии им. Стефана Батория, с детства восхищался национальными героями и не отставал от сверстников в спортивных играх и уличных «подвигах».
Сочинение стихов стало для него чем-то большим, чем подростковое увлечение примерно к 16-ти годам. Тогда же начинающий поэт определился и со своими политическими убеждениями: юноша из буржуазной интеллигенции примкнул к левым, причем к конкретно левым — Союзу независимой социалистической молодежи «Спартак» (Związek Niezależnej Młodzieży Socjalistycznej «Spartakus»). Видимо, сказалась уличная дружба с ребятами из «неподходящего общества». Отец смотрел на убеждения сына снисходительно, но воевать в республиканскую Испанию своего непутевого сына все же не отпустил, и вместо окопов под Мадридом Кшиштоф оказался в лицее при гимназии в классе «гуманистической» направленности. Уже тогда в его характере проявились две, казалось бы, взаимоисключающих черты: творческий романтизм и жизненная практичность, не раз помогавшая ему потом в годы подпольной борьбы. Не желая зависеть в начале своего жизненного пути от связей отца и прекрасно понимая, что стихи хороши как увлечение души, а не средство заработка, Кшиштоф выбрал себе более востребованную профессию: художник-плакатист и иллюстратор — он прекрасно рисовал и готовился к поступлению в Академию изящных искусств по классу графики.
В 1940 г. увидели свет два небольших сборника стихов Кшиштофа Бачинского, встреченные в соответствующем кругу благосклонно.Посвящая дни изучению польской литературы и изобразительного искусства, вечера — опытам стихосложения, а в промежутках гоняя в футбол, восемнадцатилетний Кшиштоф вступил в жаркое лето 1939-го, когда в воздухе отчетливо запахло войной.
Новобранца Кшиштофа Бачинского, сменившего элегантный костюм на мешковато сидевшую с непривычки солдатскую форму, вместо Академии изящных искусств, принял 21-й пехотный полк «Дети Варшавы». Однако пока он спешно проходил «курс молодого бойца» и рвался в грохотавшие неподалеку бои, отважная, но краткая оборона польской столицы оборвалась капитуляцией. Гитлеровские войска взяли Польшу чуть больше, чем за месяц.
В Кшиштофе Бачинском, как вспоминали немногие пережившие войну его друзья, было очень много оптимизма и отважного жизнелюбия, поэтому вместе с капралом Ежи Шигельманом, переодевшись в штатское, они бежали и скрылись в «каменных чащах» родного города.
Среди первых устрашающих акций «нового порядка» было создание еврейского гетто – зловещего места агонии почти полумиллионной еврейской общины польской столицы.
Еврейское гетто в Варшаве
Родителей Кшиштофа, дом которых на улице Hołówki попадал в отведенную гитлеровцами «черту еврейской оседлости», новые «хозяева жизни» без лишних разговоров вышвырнули на улицу. В качестве компенсации им было предложено занять одну из «освободившихся» еврейских квартир в «арийской» части Варшавы.
Левые убеждения Кшиштофа (соответственно – интернационализм), а скорее завязавшаяся в черные сентябрьские дни 1939 г. дружба с однополчанином-евреем (тем самым капралом Шигельманом), помогли ему сделать выбор чести. Устраивать свой комфорт на осколках чьей-то жизни он наотрез отказался, и в отобранное у евреев жилье не въехал. С отцом, насколько известно, Кшиштоф после этого отношений почти не поддерживал. Однако мать, которой посвящены многие стихотворения Бачинского, всегда оставалась для него одним из самых важных людей в жизни.
Чтобы зарабатывать на съем маленькой комнатушки под самой крышей, Кшиштоф пошел работать на восстановление разрушенных домов. Вскоре он освоил рабочие специальности стекольщика и маляра, а когда выпадала удача – подменял кочегара на железнодорожной дороге. Тогда же он стал искать связей с Сопротивлением.
Не желавшая смириться с оккупацией Польша ушла в подполье – кроме подпольных вооруженных сил, подпольных органов управления, подпольных политических организаций, подпольной юстиции, существовали подпольное высшее образование (немцы оставляли покоренным «восточным народам» образование не выше среднего, за нечастыми исключениями) и даже подпольные театры.
В этой невидимой для захватчиков части Польши обрел свое место и свою короткую прижизненную поэтическую популярность Кшиштоф Бачинский.
Итак, Кшиштоф Бачинский присоединился к военному подполью. Основным лозунгом такового вплоть до 1944 г. было: «Карабин к ноге!» То есть выждать, накопить силы и средства, опутать всю страну сетью тайных ячеек и ударить по «проклятым швабам», когда придет «удобное время».
Вместе со своим другом Ежи Шигельманом Кшиштоф сумел наладить связи на «черном рынке», ставшем в Варшаве 1939-44 гг. важнейшим органом жизнедеятельности. Совершая отчаянные контрабандные рейды за товарами или продовольствием, зачастую не менее опасные, чем партизанские операции, парням нередко удавалось доставать для Сопротивления необходимые ему материалы и доставлять развединформацию.
Интересно, но лидером в этом «тайном сообществе» являлся не выросший в еврейских трущобах Варшавы здоровяк Ежи, а невысокий, но очень проворный и «реактивный» Кшиштоф, всегда полный самых рискованных идей. Им удавалось проникать даже на тщательно охраняемую территорию «гетто».
С 1942 г. Кшиштоф Бачинский учился в подпольном Варшавском университета на филологическом факультете (специальность «полонистика») и одновременно — в Школе декоративных искусств и живописи.
В 1942 г. Бачинский напечатал в конспиративном издательстве свой первый «военный» поэтический сборник «Избранные стихи» (Wiersze wybrane). Он вышел под псевдонимом Ян Бугай – публикация художественных раздумий о судьбах Польши также грозила арестом. Книга быстро разошлась по подпольным библиотекам (были и такие!) и начала распространяться дальше в рукописных копиях.
Однако самой важной встречей в тайном Варшавском университете для Кшиштофа стала его очаровательная ровесница Барбара Драпчинская, также изучавшая польскую филологию. О скромной свадьбе Кшиштофа и Барбара трогательные и пронзительные воспоминания оставил их преподаватель, видный польский литератор Ярослав Ивашкевич (Jarosław Leon Iwaszkiewicz): «Обвенчались они в Повислянском костеле чудесным июньским днем 1942 года. Сирень в том году цвела особенно пышно, и я пришел с огромным снопом. Бачинские, очень молодые, из-за малорослости выглядели ещё моложе, и вправду казалось, что на коленях перед алтарем стоят двое детей».
Возможное фото Баси
В июле 1943 г. Кшиштоф Бачинский был, наконец, зачислен в состав одного из лучших подпольных подразделений Армии Крайовой – диверсионно-штурмового батальона «Зоська». Кшиштоф, имевший репутацию опытного и смелого подпольщика, был назначен командиром отделения II-го взвода. Как и все борцы польского сопротивления Кшиштоф получил личный псевдоним – Зелинский.
Сражаясь за освобождение Польши с оружием в руках, Кшиштоф не оставлял и иного своего оружия, быть может даже более эффективного с пропагандистской точки зрения — поэтического пера. В 1943-44 гг. он являлся редактором отдела поэзии подпольного общественно-литературного журнала «Дорога» (Droga), много писал и публиковался.
Польские повстанцы читают листовкуВнезапное начало восстания отрядов Армии Крайовой в Варшаве 1 августа 1944 г. застало Кшиштофа и еще трех его товарищей на площади Театральной, где они договаривались о цене с вышеупомянутыми продажными немецкими интендантами. Недолго думая, парни взяли своих «деловых партнеров» в плен, после чего грузовик с партией сапог перешел в их распоряжение без всяких рейхсмарок, и подхорунжий Бачинский сотоварищи вместе со своими трофеями присоединился к первому попавшемуся отряду повстанцев. Попался же им отряд добровольцев под командой подпоручика Леслава Коссовского (Lesław Kossowski, псевдоним Leszek), сражавшийся в районе дворца Бланка и Большого (Оперного) театра. Благодаря щедрости нашего героя, на протяжении всего восстания это формирование выделялось отличными немецкими сапогами.
Трагедия Варшавского восстания известна слишком хорошо, чтобы обращаться к ней еще раз. В сравнении с его агонией, отчаянием, поражением и капитуляцией судьбу поэта и бойца Кшиштофа Бачинского можно даже назвать счастливой.
Он не увидел, как корчится, сгорая в пламени пожаров, и рушится в прах с поверженными стенами его любимая красавица-Варшава. Он не пережил крушения всех надежд подпольной Польши и позорного марша в плен обескровленных остатков ее армии — Армии Крайовой…
Три дня Варшавского восстания, которые нашему герою довелось провоевать, были днями боевого успеха повстанцев. В упорных боях выбивая немецкие гарнизоны, они шаг за шагом освобождали родной город. А за Вислой уже стояли Красная армия и Народное Войско Польское.
Около 16-ти часов 4 августа 1944 г. германский снайпер, засевший в здании Большого Варшавского театра, подстрелил невысокого польского бойца.
У Кшиштофа еще достало сил доложить командиру, что он ранен, передать оружие товарищам (у кое-как вооруженных повстанцев его всегда не хватало) и самому лечь на носилки. Он умер через несколько часов, уже после того, как ему наложили перевязку, дожидаясь эвакуации в повстанческий госпиталь.
Верный друг Ежи Шигельман, которому часом раньше оторвало кисть руки осколком мины (ему удалось пережить восстание, выжить в немецком лагере военнопленных и после войны выехать в Израиль), принял последний вздох того, кто был одним из храбрых солдат подпольной Польши и одним из ее лучших поэтов военных лет.
Узнала ли юная Бася Бачинская-Драпчинская о гибели своего мужа, нельзя сказать с точностью… Почему-то хочется верить, что она до конца думала, что он жив и сражается где-нибудь в другом квартале, на другой улице… Так или иначе, сменив сумочку с учебниками на ранец подносчицы патронов, юная супруга нашего героя тоже присоединилась к восстанию. 1 сентября 1944 г. она была смертельно ранена в голову осколком стекла…
Их посмертная встреча состоялась на Варшавском военном кладбище в Повонзсках (Cmentarz Wojskowy na Powązkach), где перезахоронены многие бойцы Варшавского восстания. Они лежат под общим серым камнем надгробия, словно на супружеском ложе — такие юные, такие талантливые, такие влюбленные…
Такие не умирают.
Могила Кшиштофа и Баси
Стихотворения Кшиштофа Бачинского
МОЛИТВА
Плетями — руки, бденья — прахом!
И что могу под этим небом,
где черен дым и глухи орды
гонимых голодом и страхом?
Не утолен ни сном, ни хлебом
и брошен Господом, как мертвый, —
что я могу под этим небом?
Не именуй по-человечьи:
мне очи выело позором,
и зло горит на мне печатью,
а мир не садом дышит — мором,
и плаха ждет, а не объятье.
Не именуй, но в Божьем слове
сомкни уста мои, даруя
хоть песню, чтоб не гробовую,
хоть шлем, чтобы не залит кровью.
Не пресвятивши в адской печи,
не именуй по-человечьи.
Лиши плетей, что камень ранят,
и прежде чем нездешней силой
сдерешь песок, приросший к векам, —
чтоб не чернеть лицу могилой,
когда оно в Тебе предстанет,
дай хоть погибнуть человеком!
Июль 1942 г.
ДВЕ ЛЮБВИ
И вот полюбил ты хрупкое, теплое тело,
что песнь соловьиную запечатлело
иль молоко в стеклянном стройном кувшине;
и скрипки грусть, и хор листвы — для этих линий.
Ты полюбил и ставишь перед собою
ручья теченье голубое,
чтоб два лица слились в одном движенье:
и подлинное твое, и отраженье,
укрыли землю огнем, небо — жасмином,
хотя и тесно им в сердце едином.
И землю ужаса ты полюбил тоже
с огненными следами шагов Божьих,
землю, где братья гибнут под огнепадом,
где смерть и величье точно два грома — рядом
стоят и крыльями бьют, ибо видят диво:
тех, что мертвы, и тех, что живы.
Еще полюбил ты речек путь серебристый,
и белые перышки мазовецкой Вислы:
и горы, сошедшие на землю как тучи,
и людей в неволе — ты с ними тут же.
Когда раскаленная сабля с тобою,
а ты — в ураганах последнего боя,
когда в оружье как в жизнь верится
и нету слез на лице и в сердце, —
как пушинку, как песню бросаешь тело,
бросаешь лицо, что в ручей глядело,
чтоб стало единым, — не в тиши отраженным,
а смерти черным крестом клейменным;
ты знаешь — от Бога эта любовь досталась,
для которой в могиле молодость промечталась.
22 мая1943 г.
С ГОЛОВОЮ НА КАРАБИНЕ
Круг сжимается, узкий и тесный —
слышу я в предутренней рани,
хоть крещен я в купели небесной
и поток обточил мои грани,
хоть меня через реки и кручи
переправила, пусть не без риска,
ветка дикой сирени и тучи
улыбались мне по-матерински.
С каждым днем, с каждой ночью все ближе
этот круг, нас за глотки хватая,
а когда-то для нас колосилась
нива тучная и золотая.
Голубиная юность хлестала
из меня и срывала ворота.
На дне смерти теперь вырастаю,
дикий сын своего народа.
Круг ножом рассекает, раня,
срежет день он, и ветер минет,
и просплю я время ваянья
с головою на карабине.
Занесенный событий порошей,
пополам разодранный кругом,
как гранату, я голову брошу,
лихолетьем загнанный в угол, —
оттого что жилось несмело,
а смелел, когда пахло кровью.
Гибну там, где величье дела
неразумной любил любовью.
4 декабря 1943 г.
* * *
Когда, под ладонью брезжа, земля встает за ветрами
и реют большие птицы над облачною куртиной, —
беззвучно редеет сумрак. И вот, прислонившись к раме,
горит она заряницей и песенку напевает.
И лентою издалека плывет ее теплый голос,
доходит к нему в потемки и шепотом овевает.
«Родной», — не смолкает песня и над головою кружит,
звенит волоска нежнее и так фиалками дышит,
что он, наклонясь над смертью и стиснув рукой оружье,
встает, запорошен боем, и — сам не поверив — слышит,
как в нем запевают скрипки, и медленно, осторожно
идет по лучистой нити пучиною тьмы кромешной,
и вот она рядом, нежность, как облако, белоснежна, —
и полнятся ею дали, и над тишиной тугою
один только голос нежен и близок — подать рукою.
«Родной» — не смолкает песня, и обнят он так приветно,
так сильно, как не обнимут, лаская всего лишь тело.
Ладони возводят землю за черным заслоном ветра,
и скачут по ним зверята, чертясь паутинкой белой.
И разливается утро. Заждавшийся холод стали.
Безмолвье с гадючьим свистом клубится у изголовья.
И сон обрывают слезы: винтовки загрохотали,
а снилось им, что зачали дитя, залитое кровью.
13 июля 1944 г.
Материал подготовила Ольгана